«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

человек нормальный? Появляется такая тактика: если известный, то его сажают в тюрьму. Бывало, правда, что и известных пропускали через институт им. Сербского или спецпсихбольницу. Петр Григоренко написал об этом в своей книге. Прочитав ее, поневоле удивишься, как можно было такого человека объявить психически ненормальным.

Многие помнят или слышали о взрывах в Москве в 1977 году. В это же время один человек разбрасывал в Москве листовки. В листовках говорилось, что КПСС сейчас выполняет не те функции, что лидеры КПСС отступили от ленинских принципов. Он был за КПСС, но к существующей КПСС был настроен критически. Его искали два года. Наконец поймали. Какие силы были брошены! На расследование взрывов в метро не было брошено столько сил. В каждом поезде метро, в тех районах, где он разбрасывал листовки, дежурили дружинники из Высшей школы КГБ и Высшей школы милиции. Я сам участвовал в этих дежурствах – выезжаешь и трое суток туда-сюда мотаешься в вагоне метро. А он оказался простым рабочим. Когда его поймали, долго выясняли: кто он такой, как его фамилия, кто его знает? Никто не знает. Значит, надо давать ст. 70 или помещать в спецпсихбольницу. В таких случаях старались не судить, потому что все прекрасно понимали, что, если к кому-то применяется статья 70 или 190-1, то это недовольный существующим строем.

Когда проходит процесс, как бы его ни скрывали, как бы ни контролировали, информация распространяется. Так или иначе становится известно, что было, как и почему посадили. Во многом информация распространялась благодаря, например, Хельсинкской группе Ю. Ф. Орлова, Александру Подрабинеку и другим, информация широко распространялась, особенно за рубежом. Чтобы не показать загранице, что у нас очень много недовольных и что мы их сажаем, надо было их куда-то деть. Лучший вариант – это признать их невменяемыми и спрятать в спецпсихбольницу. Это заведение существует при МВД СССР и практически представляет собой лагерь, только находящийся в доме, в здании. Люди, которые там побывали, говорят, что это страшные заведения. Однажды я спросил одного сотрудника, правду ли пишут, что там так обращаются с людьми? Он ответил, что правда. С обычными уголовниками, у кого есть деньги или кто «закосил», с ними иногда можно и по-человечески. А эти, политические, кому они нужны? Чуть что – смирительную рубашку, серу вкололи и будь здоров… Повторяю, это была тенденция – как можно меньше людей пропускать через суд, но убирать их с глаз долой. Не знаю, существовала ли такая письменная инструкция, скорее, это был негласный, спущенный вниз совет, который принимался за указание.

Я хочу дополнить свой рассказ тем, как сам прошел через институт Сербского. Первый месяц я не давал никаких показаний. Заявлял: «Делайте, что хотите, все равно напишете, что потребуют, у вас здесь «маний», как статей в Уголовном кодексе». Потом я поговорил с небезызвестной Маргаритой Францевной (психиатр из института), привел ей несколько примеров, как работает КГБ, и поклялся в том, что это правда, жизнью своего сына. Она мне поверила и пообещала, что никакой «мании», никакой «шизофрении» у меня не будет… И она сдержала слово – мне записали просто «инфантильность», на что начальник следственного отдела отреагировал просто: «Ты думаешь, что с этим диагнозом ты ушел? В любой момент, только рот раскроешь, будешь «шизофреником»! Я ответил: «Спасибо, буду знать».

К месту отбытия наказания я ехал в поезде с сопровождающим. Мы были вдвоем в «тройнике». Я спросил, куда мы едем. Думал, что в нашу спецзону. Она была за Уралом, в Нижнем Тагиле. Мне сказали, что в Нижний Тагил. И вдруг я слышу: «Приехали! Казань». Мне сразу вспомнились и Григоренко, и другие. Прекрасно зная, что такое Казанская психбольница, я побледнел, у меня выступил пот. А мой сопровождающий говорит: «Что с тобой? Успокойся, ты едешь в Марки! Там тоже есть спецзона». И у меня от сердца отлегло – я понимал разницу между Казанью и Марками.

Я рассказал свою историю, чтобы вы представляли, что такое спецпсихбольница и что такое пройти через все это.

Но тут замом директора ФСБ стал генерал Трофимов, и Орехов опубликовал в конце 1995 года небольшую статью, кажется, в «Экспресс-хронике» о доблестной борьбе генерала Трофимова с диссидентами в СССР и естественности его назначения на столь высокий пост в демократической России. Трофимов, тоже хорошо помнивший Орехова, решил «доломать» своего бывшего коллегу. Сперва случайный знакомый Виктора оставил у него в сарае неисправный пистолет. Дальше было видно, что Виктор расслабился – может быть, и впрямь поверил, что в стране стало лучше.

Его задержали с этим пистолетом и возбудили уголовное дело, которому он не придал никакого значения, поскольку знал, что неисправный пистолет не является оружием. Доверился первому попавшемуся адвокату.

То ли меня не было в Москве, то ли я плохо соображал после убийства сына, то ли, еще не слишком хорошо знакомый с Виктором, я решил, что если его делом с энтузиазмом занимаются Новодворская и братья Подрабинеки, то мне нечего туда соваться, и пришел только на суд. Еще до приговора и ареста Виктора в зале суда я понял, чем кончится дело. Адвокатом Орехова, подысканным Подрабинеками, был тот самый рыжий хмырь, который в марте 1988 года втерся ко мне в доверие и украл присланные из США документы по делу к «Литературной газете» (клеветническая статья Ионы Андронова о «Гласности»). Потом этот же хмырь появился в прокуратуре города Жуковский, после разгрома «Гласности» в Кратово. Видимо, в КГБ даже в советское время была то ли острая нехватка кадров, то ли всех диссидентов они считали клиническими идиотами. Увидев его в качестве защитника, я сразу же понял, что Виктор получит максимальный срок. Так и произошло.

К счастью, удалось этого рыжего выродка убрать, тем более, что он и не хотел писать кассационную жалобу. Хотя сразу же выяснилось, что экспертиза пистолета была совершенно незаконной. Цитирую свое письмо того времени Юрию Орлову в США:

«Согласно протоколу изъятия, скрепленному подписями понятых, пистолет имел два номерных знака, к нему имелось 7 пуль, он был упакован в бумажный конверт. Позднее в деле фигурирует пистолет с одним номерным знаком, 8 пуль и конверт другого цвета, скрепленный уже не печатью, но «штампом». Очевидным является то – и на это указывают оба адвоката, – что пистолет дважды перепаковывался (кстати, подписи понятых на конверте тем временем исчезли). Что не исключает, конечно, и его возможной починки. Свидетельские показания Виктора Орехова о неисправности пистолета, которые он давал в суде, не приобщены к делу. Протокол суда до сих